Я все-таки решилась выложить это! ДЕМОН ЕГО ДУШИ. Хисока медленно бессильно сполз на пол, худые позвонки проехались по подоконнику, отозвавшись где-то в теле далекой болью. Он неотрывно смотрел на потемневшее лезвие. Кровь на ноже уже стала подсыхать и больше не падала на пол гулкими каплями. Хисока перевел взгляд на свои босые ступни, белеющие посреди темной багряной лужи. В сполохе молний кровавые пятна на полу складывались в причудливые узоры - неповторимая беспорядочная, но сдержанная красота – похоже на изысканную простоту сада камней, так же завораживает. *** - Он такой замечательный! Правда, Хисока? Хисока уныло кивнул, в сотый, нет, в сто первый раз соглашаясь с восторженным Хидзири. Он чувствовал усталость и недоумение – почему он должен выгуливать этого мальчишку, смотреть с ним достопримечательности, кататься на каруселях и есть мороженое?! Они спасли этих детей – Хидзири и маленькую Казусу – спасли от демона, пытавшегося убить юного музыканта с помощью дьявольской скрипки и тем заполучить невинную душу девочки. Они выполнили свою работу, не к чему придраться, так почему же Тсузуки настоял, чтобы Хидзири еще какое-то время оставался с ними, и куда, в конце концов, постоянно исчезает сам Тсузуки?! При мыслях о странном поведении Тсузуки, о внимании, которое он уделяет Хидзири, Хисока мрачнел все больше и больше, и мальчишка без устали стрекотал под ухом, тянул его за рукав к новым аттракционам, ел сахарную вату, кормил хлебными крошками золотых рыбок в пруду. И в каждой фразе на разные лады повторялось одно имя – Тсузуки, Тсузуки, Тсузуки… - Я думал, этот демон убьет нас всех – меня с Казусой, вас, а он всех нас спас… Ой, а пойдем еще сфотографируемся под той сакурой! Я очень люблю, когда цветет сакура, это так красиво, правда, Хисока? Мы потом покажем Тсузуки. Он любит сакуру. Ты любишь сакуру? Шинигами неопределенно мотнул головой – тогда, когда он был жив, из его клетки был виден уголок окна, перед которым росла сакура – каждый розовый лепесток на ее ветвях означал для него очередную весну, которую он уже никогда не увидит… когда он был жив… В Энма-чо сакура цвела всегда. Никто не становится шинигами просто потому, что ему это нравится. Самым ярким, что запомнилось ему из того дня, был запах цветущей сакуры, из того дня, когда он окончательно осознал, что желание отомстить не даст его душе успокоиться, когда он стал богом смерти. Хисока ненавидел сакуру. Хидзири уже позировал под цветущим деревом, крутясь то так, то эдак перед объективом, вслух предвкушая, как они будут демонстрировать эти фото Тсузуки. Хисока делал снимки, стараясь сохранять спокойное выражение лица, но втайне жалея, что в руках у него только фотоаппарат, а не ружье. Хисока ненавидел Хидзири. Он снова и снова щелкал новые снимки, понимая, что нужно было делать что-то раньше, до того, как появился Хидзири с его непосредственностью, до того, как в глазах Тсузуки стал появляться этот блеск, когда Хидзири так искренне проявлял радость при каждой встрече. Он понимал, но осознавал также, что все равно бы ничего не сделал. Не разрешил бы себе. И дело не в Хидзири. Хисока ненавидел себя. *** - Тебе больно… потерпи, мой агнец, тебе бывало и больнее, потрепи, пока я дам твоему нежному белому телу сильные черные крылья… Мой бедный агнец… Я дам тебе силы, чтобы справиться с любой болью и дам тебе самую великую боль из всех. Ты заслужил. Как сладка червоточина в плоде твоей души, нет лакомства изысканней. *** - Я не чувствую его прежних эмоций. В его глазах пустота, - шинигами попытался вложить в свои слова как можно больше убедительности. Он надеялся, что приводил свои доводы достаточно уверенно, смог доказать, что демон не уничтожен, а лишь затаился в недрах души его напарника. - Ты уверен? – Шеф в сомнении посмотрел на своего подчиненного. Тот ответил ему немигающим взглядом. - Да. Уверен. Конечно же, он уверен. Как он может сомневаться! Он каждый день с жадностью заглядывает в эти глаза, так быстро и неуловимо меняющие выражение, чтобы рассмотреть на их дне хоть искорки того, чего ждет. Как может он не разглядеть на их дне темный огонь чужих страстей и древних грехов. Он знает каждую черточку этого лица, легкий изгиб губ может сказать ему больше, чем если бы он читал свиток его судьбы. Как может он ошибаться, видя, как эти губы кривит незнакомая усмешка, которая, как ни странно. Делало это лицо еще более привлекательным и завораживающим. Да, конечно же, он уверен. - Скорее всего, он проявит себя, - с неуместным энтузиазмом предположил Ватари – он попытается… - Убить. Он попытается убить. – он знал, что прав, и знал, кого захочет убить демон захвативший душу шинигами. - Мы должны помешать ему это сделать! - Ему нельзя помешать, - снова встрял в разговор Ватари, - насколько мне известно, сейчас это его главная потребность. Так он окончательно проявит себя. - Да, он будет пытаться вновь и вновь, мы должны позволить Сагадалиусу проявиться. Только после этого его душа попытается сопротивляться. - Но он же… - Он пока не верит в это, ему кажется, что что-то еще можно сделать, можно скрыть… Мы ДОЛЖНЫ пойти на это! – он надеялся, что его голос прозвучал достаточно твердо. - И ты готов? – он видел по глазам шефа, что тот еще сомневается, но уже почти… - Да. Готов. - Это больно даже для шинигами. - Это больно не только для шинигами. *** Как сладко входить в душу прОклятого – как в призывно открытую дверь, как в лоно спящей, мечущейся в греховных снах женщины, как погружаться в теплую, подогретую слугами воду, сминая лепестки роз и жасмина, плавающие на поверхности… Как сладко и легко… *** Хисока стоял в темноте, глядя в окно. Он услышал, как в комнату вошел Тсузуки, но не оглянулся. Тот остановился за его спиной. Хисока постарался дышать ровно. - Тсузуки, взгляни на эти белоснежные лилии, - он постарался придать своему голосу жизнерадостные нотки, свойственные Хидзири, но все равно вышло как-то не так. Наверное, не хватало наивности, или восторженности, или доверчивости… или это страх? Но перед кем? - Красивые, правда? Белая ладонь впечаталась в стекло перед ним. Хисока постарался не вздрогнуть и тут же себя отругал. Хидзири бы дрогнул. - Ты меня не поблагодарил. За то, что я спас тебя от демона… – его тень нависла над ними, казалось, раскинув вокруг них черные крылья - Ах да… спасибо, - растеряно ответил Хисока. - Нет, этого недостаточно. – Тсузуки приобнял его за плечи. Его руки были тяжелые и горячие. - Что еще я могу сделать для тебя? – Хисока сделал вид, что ничего не понимает. Ему хотелось убежать. Ему хотелось остаться. Остаться и не притворяться глупым сопляком, остаться и сделать то, для чего он сюда пришел. - Чего ты хочешь? Если я что-то могу для тебя сделать, просто скажи, и я сделаю все, что угодно. - «Все, что угодно?» - взгляд Тсузуки потяжелел. Его рука опустилась на бедро Хисоки. Хисока пытался не терять самообладания, но его рассудок вопил от ужаса, а в душе разливалось что-то мучительно-сладкое. - Тогда я хочу твое тело! – при этих словах Тсузуки обхватил его сзади. Хисока, даже понимая, что что-то подобное могло случиться, и даже внутренне надеясь, все равно почувствовал удивление. И легкую горечь. - Эй, не шути так! Хисока дернулся было, но руки Тсузуки крепко сжались на его плечах. - Я не шучу. Ладонь Тсузуки проникла за ворот рубашки, расстегнула две верхние пуговицы и несколько раз с силой прошлась по его груди. Пальцы остановились, стиснув сосок. Хисока резко вдохнул сквозь стиснутые зубы. Дыхание Тсузуки защекотало ему шею. - Я хочу твое тело, именно это тело! Хисока приподнял голову, слегка развернувшись назад. Над собой он увидел белеющее в темноте лицо Тсузуки. Его глаза казались огромными и черными как два омута. Хисока подумал, что сейчас он – не совсем он сам, поэтому можно… Можно… Его затягивал этот взгляд, он послушно раскрыл губы, когда Тсузуки накрыл его рот своим. Тсузуки целовал его сильно и долго - то проникал глубоко языком, то жарко и влажно сминал его губы целиком, то посасывал каждую отдельно, слегка покусывая. Его руки, не переставая, двигались по телу Хисоки. Тсузуки, продолжая терзать его губы, стянул с его плеч расстегнутую рубашку. На миг отстранившись, он завел руки Хисоки за спину и снова накинулся на него, теперь покрывая поцелуями его шею. Ладонь Тсузуки гладила его по животу, пальцы, словно ненароком, проскальзывали за ремень брюк и возвращались обратно. Хисока тяжело и неровно дышал, Он чувствовал себя словно в бреду, кошмарном, но сладком сне, в котором можно все, даже то, о чем боялся думать наяву. Он ощущал, как Тсузуки ласкает его шею, покусывает мочку уха, потом спускается губами ниже и начинает покрывать его плечи легкими поцелуями, чередуя их с укусами. Хисока испуганно вдохнул, когда пальцы Тсузуки, быстро расстегнув ремень и молнию на брюках, скользнули под резинку плавок и легкими движениями погладили его напрягшуюся плоть. Тсузуки резко развернул его к себе, продолжая удерживать его руки за спиной. Он приподнял его подбородок и жадно вгляделся в его лицо. - Я очень давно хотел сделать это… Хисока закрыл глаза, сглотнул, чувствуя, как во рту появляется горечь. Давно… Они вели это дело так недолго… Давно – это значит – с самого начала? Хисока знал, на что идет, но все же было горько… Захотелось признаться, кем он был на самом деле, но он сдержался. Ему было страшно. Хисока ощутил на губах нежный поцелуй, удивительно отличающийся от предыдущих. Уже не удерживая его руки, Тсузуки легкими движениями поглаживал его спину, заставляя мышцы расслабиться. Хисока слегка выгнулся, когда Тсузуки провел ногтем по его позвоночнику между лопаток. Плавными гладящими движениями его ладонь спустилась вниз по спине, чужие пальцы легко коснулись ложбинки между ягодицами. Хисока непроизвольно сжался и попытался отстраниться. Руки Тсузуки напряглись. Это то, что ты хотел, сам хотел! Так бери это! Я видел его в твоих мыслях, я нырял в самые бездонные омуты твоей души, где темнота становится столь густой, что даже мечты вязнут там и забывают, как выглядит свет. Ты делал это сотни, тысячи раз во сне, так сделай же один раз наяву. Пусть он не знает, кто ты на самом деле, но он будет именно с тобой! Тсузуки сумасшедшим ливнем обрушился вниз по его телу, Хисока, вскрикнув, покачнулся и оперся руками о подоконник за спиной. Он больше не сопротивлялся, полностью отдавшись новым ощущениям. Губы Тсузуки ласково и с силой вбирали его в себя и снова отпускали, его язык был почти невесомым, лишь изредка увеличивая силу прикосновений, отчего Хисока всхлипывал и подавался вперед. Руки Тсузуки поглаживали его бедра, бесстыжие пальцы гуляли по всем складочкам, заставляя его то инстинктивно сжимать ноги, то, наоборот, раздвигать, чтобы получить больше ощущений. Он сдавленно охнул, когда влажный палец Тсузуки продвинулся чуть дальше между его ягодицами и, поглаживая легкими движениями, стал неумолимо проникать внутрь него. Хисока забился и начал сам двигать бедрами, стремясь оказаться как можно глубже во влажных недрах рта Тсузуки. Тот ускорил темп. Хисока уже ничего не соображал и лишь хотел все больших ощущений. Ему показалось, что еще мгновение, и он просто взорвется, когда Тсузуки внезапно оставил его и, поднявшись, стал снова целовать. Губы были влажными и припухшими, Хисока почувствовал собственный солоноватый привкус. Он не сопротивлялся, когда Тсузуки надавил на его плечи, и почти с готовностью опустился на подогнувшихся коленях. Тсузуки положил ладонь на его затылок и поднес к его губам налитый возбуждением член. Открывшийся кончик головки влажно поблескивал в темноте. Хисока робко дотронулся до нее языком, отчего Тсузуки вздрогнул и более настойчиво ткнулся в его губы. Хисока послушно приоткрыл рот, куда сразу же протолкнулся гудящий от возбуждения член Тсузуки. Головка полностью оказалась во рту, Хисока сделал рефлексивное глотательное движения, отчего член еще глубже скользнул в его горло. Хисока дернулся, как от страха, так и оттого, что ему стало нечем дышать. Тсузуки мгновенно выскользнул, дав ему отдышаться, а потом вновь аккуратно толкнулся обратно. Хисока обхватил его губами, теперь уже осмотрительнее стараясь не заглатывать слишком резко и глубоко, и заскользил по его длине. Тсузуки направлял его движения, поглаживая по затылку. Постепенно Хисока обвыкся уже настолько, что смог шевельнуть языком, пройдясь им по краю головки, за что был вознагражден судорожным вдохом. Тсузуки до боли сжал его плечо и проник чуть глубже, но Хисока уже был готов к этому и постарался не задохнуться. Стоя на коленях, с членом во рту, огромным, горячим, достающим до самой глотки, Хисока ощущал, что теряет рассудок от одного осознания того, что сейчас происходит. Он глухо застонал с наполненным ртом и начал сосать еще интенсивнее. Тсузуки, уже не сдерживаясь, задвигал бедрами, проталкиваясь почти до основания между розовыми вспухшими губами, горло Хисоки сжималось вокруг его возбужденной плоти. Хисока почувствовал, что еще немного, и он сам кончит, либо умрет от недостатка воздуха и переполнявшего его возбуждения. Но тут Тсузуки внезапно вынул свой член из его рта, слегка оттолкнув, когда Хисока попытался снова обхватить его губами. Он поднял ничего не понимающего одуревшего Хисоку на ноги и повернул спиной к себе, заставив наклониться и лечь грудью на низкий подоконник. Рука Тсузуки проскользнула между его ног и погладила твердый, гудящий от напряжения член и прижавшиеся к нему налитые яички. Потом несколько секунд ничего не происходило, как вдруг Хисока почувствовал невероятно нежное влажное прикосновение меж своих ягодиц. Сообразив, что это, Хисока попытался выпрямиться, но Тсузуки крепко удержал его бедра. Он раздвинул пальцами его ягодицы и широким движением провел языком снизу вверх. Он повторял это снова и снова, пока Хисока вновь не задергался, теперь уже от удовольствия. Тсузуки еще несколько раз облизал полностью всю ложбинку, потом его язык затанцевал вокруг сжавшегося отверстия и, наконец, скользнул внутрь. Хисока вскрикнул от неожиданного удовольствия, крик перешел в стон, когда Тсузуки проник в него языком, а потом еще раз и еще. Он стоял на прямых ногах, опираясь о подоконник так, что его задница оказалась вздернута кверху. Тсузуки вылизывал его, язык был то мягким и нежным, то твердым и требовательным, когда нахально проникал в него. Хисока был ошарашен этой позой, своей открытостью всему, что Тсузуки вздумает сделать. Он боялся своей беспомощности и упивался ею, поэтому лишь вздрогнул, но не отстранился, когда к языку присоединились и пальцы, сначала только поглаживая и дразня его дырочку. Хисока ощутил, как влажный палец легко скользнул в него, остановился и вдруг начал гладить его изнутри. Его мышцы сжались, но Тсузуки не убирал руку, а лишь стал ласкать его более интенсивно. Вскоре к первому присоединился и второй палец. Хисока испуганно застонал и попытался сказать, что не надо. В ответ Тсузуки перестал терзать его. Хисока почувствовал было облегчение и острое сожаление, как на его задницу опустилась тяжелая ладонь. Потом еще раз. Хисока вздрогнул от боли и пришедшего за ней непривычного удовольствия. Тсузуки нанес еще несколько достаточно ощутимых шлепков, после чего вновь бесцеремонно погрузил в него пальцы. Хисоке до стыдного хотелось, чтобы его отшлепали еще раз, что Тсузуки и не преминул сделать. Следующая серия шлепков была гораздо чувствительнее, и Хисока не раз вскрикивал, когда ладонь Тсузуки с силой опускалась на его ягодицы. Тсузуки шлепал его снова и снова, чередуя шлепки с вылизываниями. Он проникал в него попеременно то языком, то пальцами, а потом вновь принимался покрывать ударами его покрасневший вихляющий зад. Тсузуки бил его так, что пальцы, погружающиеся в его задницу, казались ему избавлением, он сам насаживался на них, всхлипывая и выкрикивая что-то бессвязное. Когда Хисока почувствовал, что его касается что-то холодящее и вязкое, он понял, что сейчас произойдет, и со страхом и предвкушением ждал этого момента. Тсузуки головкой члена погладил его влажное отверстие и внезапно плавно и без предупреждения погрузился почти наполовину. Хисока вскинулся и пронзительно вскрикнул. Тсузуки обхватил его руками и, не двигаясь дальше, но и не выходя, принялся нежно и успокаивающе поглаживать его взмокшее тело. «Тшшш, тшшш, все хорошо, все будет хорошо, малыш, тшшш». Хисока понемногу успокаивался от звуков тихого голоса. Тсузуки рискнул еще раз легонько двинуться. Хисока ахнул и замер, пытаясь привыкнуть к боли и осознать этот новый неведомый раньше восторг, разливающийся у него внутри. Тсузуки сделал еще несколько плавных движений и вышел из него. Повернув Хисоку лицом к себе и смахнув губами слезинки с его мокрых ресниц, Тсузуки усадил его на широкий подоконник и подхватил под колени. Он посмотрел в глаза Хисоке, тот уверенно кивнул. От первого движения Хисока не вскрикнул, только закусил губу и упрямо сам подался вперед. По его телу разливалось нестерпимое наслаждение, которое перевешивало боль и даже делало ее приятной. Тсузуки, уверившись, что все хорошо, переместил ноги Хисоки себе на плечи и стал погружаться почти полностью. Тсузуки уверенно всаживал в него свой член, он тяжело дышал, на его коже поблескивали капельки пота. Хисока не мог оторвать взгляд от его лица - прикушенная нижняя губа и темно-фиолетовые всполохи из-под опущенных ресниц. Хисока почувствовал новую волну возбуждения, грозящую накрыть его с головой. Он протянул руку к своему, приунывшему было от боли, но теперь снова твердому члену. Глаза Тсузуки блеснули сумасшедшим блеском, он ускорил темп. Он держал Хисоку уже почти навесу, бешено вбиваясь в него. Хисока, яростно лаская себя, запрокинул голову и хрипло застонал от особо сильного толчка. Тсузуки, не выдержав этого зрелища, вскрикнул и, двинувшись еще раз, с содроганием кончил. Лишь слегка отдышавшись, он усадил Хисоку обратно на подоконник, сам опустился на колени и взял его все еще возбужденный член в рот. Хисоке, уже давно находящемуся на грани, нужно было немного. Стоило ему увидеть склоненную черноволосую голову, почувствовать мягкие губы, смыкающиеся на его трепещущем члене, и ощутить первую капельку спермы, вытекающую между его ягодиц, как хватило двух-трех движений, чтобы он с криком кончил в рот Тсузуки. Обессиленные, они сидели на полу, прислонившись к стене, потому что ноги не держали их. Хисока постепенно приходил в себя. Он взглянул на Тсузуки. - Ты прекрасен… - Тсузуки поднял руку и погладил его по щеке. - Нежная… Как лепесток сакуры… Ты любишь сакуру? Ты любишь сакуру??? Ты любишь сакуру???!!!! Ха-ха-ха-ха… Любишь… Хисока поднялся и, глядя на Тсузуки сверху вниз, отчеканил. - Я ненавижу сакуру. В его глазах отразился первый всполох приближающийся грозы. Алым. *** Хисока медленно бессильно сполз на пол, худые позвонки проехались по подоконнику, отозвавшись где-то в теле далекой болью. Он неотрывно смотрел на потемневшее лезвие. Кровь на ноже уже стала подсыхать и больше не падала на пол гулкими каплями. Хисока перевел взгляд на свои босые ступни, белеющие посреди темной багряной лужи. В сполохе молний кровавые пятна на полу складывались в причудливые узоры - неповторимая беспорядочная, но сдержанная красота – похоже на изысканную простоту сада камней, так же завораживает. Хисока, покачиваясь, поднялся с пола и подошел к Тсузуки. Склонив голову на бок, он медленно наклонился, заглядывая в тускнеющие фиолетовые глаза. Так дети разглядывают умирающих бабочек – не знающие жалости, с удивлением и интересом, - незамутненное дыхание сдувает пыльцу с ослабевших крылышек. - Какой ты красивый, Тсузуки… Темно-красная кровь на белоснежной коже…Тебе идет… Хисока нежным движением дотронулся до щеки Тсузуки, потом слизнул кровь с потемневших пальцев. - Но ты допустил ошибку. Я поменялся с Хидзири местами… - Отброшенный темный парик бесформенным комком отлетел в угол. – А ты не заметил. Хисока вдруг всхлипнул и опустился на колени прямо в кровавую лужу. Он подполз ближе к Тсузуки, крепко обнял его неподвижное тело, прижимаясь тесно, промокая насквозь. - Такой красивый, такой добрый, такой несчастный… - Хисока бессвязно шептал на ухо неподвижному Тсузуки, тыкаясь губами в его мокрые от крови волосы. – Что мне было делать, Тсузуки? Я хотел быть на его месте! Что мне было делать? Я убил тебя своими собственными руками… Навсегда… Ты больше не будешь страдать… Я тоже… Теперь я счастлив… Ты сделал то, что хотел. Ты взял то, что должно было принадлежать тебе. И ты убил то, что не могло принадлежать тебе. Но теперь мы едины. У нас будет сила и власть, какой не было ни у богов, ни у демонов. Я отдал тебе свое могущество, способное убить даже бога смерти, теперь ты отдашь мне свою силу, способную воскресить всю мою былую мощь и славу. Мы связаны навеки, твоя душа уже не сможет вырваться из черных крыльев. Хисока устало брел по улицам, не разбирая дороги. У него осталось одно несделанное дело, одна давно обещанная смерть. И тот, кому она предназначена, уже давно ходит в траурных одеждах. А значит, так и будет. А потом он сможет снова вызвать силы, способные убить еще одного шинигами, всего лишь одного шинигами. А значит, тоже нужно надевать траурный белый. - Ты просто совершил ошибку, ты даже не заметил, что это я… ты ошибся… - билось в его голове, заглушая голос демона. – Ты ошибся! Ошибся! Хисока не вслушивался в то, что кричал в его голове торжествующий демон. Его это не беспокоило. Он открыл в себе темноту чернее, чем самые черные крылья Сагадалиуса. Теперь он знал, что демон его души был сильнее. Молнии уже отсверкали свое, и заря занималась над кромкой неба, когда в опустевшей неживой комнате, стены которой были сплошь покрыты темными потеками, раздался тихий почти невесомый вздох. Разжалась сведенная смертельной судорогой рука – с бессильных пальцев осыпалась струйка пепла, какая остается от использованного заклинания. Бледные губы слегка шевельнулись. - Я не ошибся, Хисока, я не ошибся…
Белла, я исправила все ошибки.
читать дальше